День объявления – 10 февраля 2007 года – выдался ярким и безоблачным, сверкающим днем середины зимы, который выглядел намного лучше, чем чувствовался на самом деле. Температура воздуха опустилась до двенадцати градусов[120], дул легкий ветерок. Мы приехали в Спрингфилд накануне и остановились в трехкомнатном номере отеля в центре города, на этаже, полностью арендованном под нужды кампании. Там же разместилась пара дюжин членов нашей семьи и друзей, прилетевших из Чикаго.

Мы уже начали ощущать давление предвыборной гонки. Объявление Барака случайно совпало с проведением форума «О состоянии дел в черном сообществе», который ежегодно проводил Тавис Смайли. Очевидно, он был оскорблен этим совпадением и ясно выразил свое неудовольствие предвыборному штабу, заявив, что этот шаг демонстрирует пренебрежение к афроамериканскому сообществу и в конечном итоге повредит кандидатуре Барака. Я удивилась, что первыми в нас выстрелили именно члены черного сообщества. Затем, всего за день до объявления, Rolling Stone опубликовал статью о Бараке – репортер посетил церковь Троицы в Чикаго. Мы все еще числились ее прихожанами, хотя после рождения девочек ходили туда все реже. В статье цитировалась сердитая и подстрекательская, произнесенная много лет назад проповедь преподобного Иеремии Райта относительно обращения с чернокожими в нашей стране – он намекал, что американцы больше заботятся о поддержании превосходства белых, чем о Боге.

Хотя сама статья была довольно положительной, обложка гласила: «Радикальные корни Барака Обамы». Мы знали, что консервативные СМИ быстро возьмут эту формулировку на вооружение. Это выглядело началом катастрофы, особенно накануне запуска кампании. Преподобный Райт должен был открывать выступление Барака, и тому пришлось позвонить священнику. Барак попросил преподобного выйти из центра внимания и вместо этого дать нам личное благословение за кулисами. Чувства Райта были задеты, сказал Барак, но при этом преподобный понимал, сколь высоки ставки, и заверил нас, что не станет зацикливаться на своей обиде и в любом случае поддержит.

В то утро меня осенило, что мы достигли момента, когда пути назад нет. Теперь наша семья на виду у всего американского народа. Этот день должен был стать грандиозным праздником начала кампании, к которому все готовились неделями. И, как любой параноик, я не могла избавиться от страха, что никто на него не придет. В отличие от Барака, я сомневалась и все еще цеплялась за свои детские страхи. А если мы недостаточно хороши? Возможно, все, что нам говорили, преувеличение. Возможно, Барак менее популярен, чем считала его команда. Вдруг его время еще не настало? Я попыталась отбросить все сомнения, когда мы вошли в боковую дверь здания старого Капитолия, все еще не видя происходящего снаружи. Чтобы выслушать инструктаж от персонала, я передала Сашу и Малию своей маме и Кайе Уилсон – «маме Кайе» – бывшей наставнице Барака, которая в последние годы стала второй бабушкой для наших девочек.

Мне сказали, что собралось достаточно много народа, люди начали приходить еще до рассвета. По плану Барак выходил первым, а через несколько минут мы с девочками должны были присоединиться к нему на трибуне. Нам предстояло подняться на несколько ступенек, а затем повернуться, чтобы помахать толпе. Я уже дала понять, что мы не останемся на сцене на все время его двадцатиминутного выступления. Невозможно уговорить двух маленьких детей сидеть смирно и притворяться, будто им интересно, в течение длительного времени. Для кампании Барака было бы только хуже, если бы его дочери выглядели скучающими, чихали или ерзали во время его речи. То же самое касалось и меня. Я знала, что должна была соответствовать стереотипу безукоризненно ухоженной, кукольной жены с нарисованной улыбкой и смотреть на мужа влажными глазами, ловя каждое его слово. Но это не я. Я могла поддержать, но не могла стать роботом.

После брифинга и минутной молитвы с преподобным Райтом Барак вышел поприветствовать собравшихся. До меня донесся рев толпы, встречавшей его. Я повернулась к Саше и Малие, начиная по-настоящему нервничать.

– Девочки, вы готовы? – спросила я.

– Мамочка, мне жарко, – сказала Саша, срывая свою розовую шапку.

– О, милая, это нельзя снимать. На улице холодно. – Я схватила шапку и натянула ей на голову.

– Но мы не снаружи, мы внутри, – сказала она.

Саша наш круглолицый маленький правдоруб. С ее логикой невозможно спорить. Я взглянула на одну из сотрудниц и попыталась мысленно телеграфировать молодой девушке, у которой почти наверняка не было собственных детей: «Боже мой, если мы не начнем сейчас, то потеряем этих двоих».

В знак милосердия она кивнула и указала нам на вход. Время пришло.

Я уже побывала на многих политических мероприятиях Барака и видела, как он взаимодействует с большими группами избирателей. Я принимала участие в предвыборных кампаниях, сборах средств и вечеринках. Я видела аудиторию, заполненную старыми друзьями и давними сторонниками. Но в Спрингфилде все оказалось иначе.

Мои нервы сдали, как только мы вышли на сцену. Я полностью сосредоточилась на Саше, чтобы убедиться, что она улыбается и не споткнется о собственные ноги.

– Посмотри вверх, милая, – сказала я, держа ее за руку. – Улыбнись!

Малия уже шла впереди нас, высоко подняв подбородок и широко улыбнувшись, когда догнала отца и замахала рукой. Когда мы наконец добрались до конца лестницы, я смогла разглядеть толпу. Или, по крайней мере, попытаться ее разглядеть. Наплыв был огромным. Оказалось, в тот день пришло более пятнадцати тысяч человек. Толпа охватывала нас трехсотградусной панорамой, начинающейся от Капитолия, и заражала нас своим энтузиазмом.

Я бы никогда не решила провести субботу на политическом митинге. Перспектива стоять в спортзале или аудитории средней школы, слушая высокие мысли, обещания и банальности, всегда была для меня лишена смысла. Зачем, спрашивала я себя, все эти люди пришли сюда? Зачем им надевать лишние носки и часами стоять на холоде? Я могу представить, что люди собираются в толпы в надежде услышать рок-группу, у которой знают каждую строчку каждой песни, или чтобы посмотреть снежный Суперкубок команды, за которой они следили с детства. Но политика? Я такого еще не видела.

До меня начало доходить, что мы и есть рок-группа. Мы и есть команда на Суперкубке. Меня захлестнуло внезапное чувство огромной, затмевающей все на свете ответственности. Мы были чем-то обязаны каждому из этих людей. Мы просили их поверить в нас и теперь должны были пронести их веру и энтузиазм через двадцать месяцев и пятьдесят штатов прямо в Белый дом. Раньше я никогда не думала, будто это возможно, но теперь подумала. Это был ответ демократии, поняла я, контракт, который люди подписывали один за другим. Сейчас вы встали за нас, а потом мы будем стоять за вас. Теперь у меня появилось еще пятнадцать тысяч причин желать Бараку победы.

С этого момента я стала полностью предана делу. Вся наша семья посвятила себя кампании, даже если все это нас немного пугало. Я еще не могла представить, что ждет меня впереди. Но мы были там, все четверо, стоя перед толпой и камерами, практически обнаженные, если не считать пальто на плечах и великоватой розовой шапки на крошечной голове.